В наш век супертехнологии, суперпрогресса и суперскорости нормальному индивиду с его устойчивыми рефлексами, умеренным консерватизмом и несколькими вредными привычками впридачу подчас нелегко бывает приспособиться к чему-то из ряда вон выходящему.

Многие люди воспринимают прогресс как нечто данное, неотъемлемый атрибут своей жизни, но в действительности он имеет очень небольшое отношение к реальной жизни. Все открытия и свершения происходят где-то «там» и, как правило, не влияют на обыденность.

И чудо: при нарастающих темпах развития человек остаётся консерватором. Хотя и не каждый.

Уинсли собирался на работу, когда заметил, что остановились его наручные часы. Он кратко выругался, завёл их и поставил по большим настенным часам, маятник которых уверенно и серьёзно отсчитывал секунды. Затем закрыл за собой дверь и спустился вниз — к шуму улицы.

Этот шум всегда раздражал его. И не только машины, но и люди. Море людей. И он — лишь песчинка в этом море…

Уинсли, раздумывая, брать ли такси, мельком взглянул на часы и решил, что не стоит. «Успею», — подумал он.

Едва он вошёл в офис, как тут же столкнулся нос к носу с начальником своего отдела. Тот, странно улыбаясь, прошипел:

— Вы уже в который раз опаздываете на работу.

— Но… — промямлил Уинсли, однако, взглянув на свои часы, понял, в чём дело: секундная стрелка не двигалась. Часы, по которым он ориентировался, рассчитывая своё время, попросту не шли. — Больше не повторится, — заверил он начальника.

— Вы это уже обещали. Лучше купите новые часы.

День Уинсли провёл, перекладывая с места на место различные бумаги. Он не любил свою работу. Она казалась ему бессмысленной, как, впрочем, и всё вокруг.

После работы он, как обычно, направился домой, но, вспомнив о часах, зашёл в магазин.

— Я бы хотел купить часы, — краснея, обратился он к продавцу. — Вы могли бы мне что-нибудь посоветовать?

— Посоветовать? — переспросил тот. — Недавно мы получили новые электронные часы. В единственном экземпляре. Говорят, это какая-то новая схема, но точность у них поразительная. Если вам нужна прежде всего точность, то рекомендую. Вот посмотрите, они высвечивают секунды, минуты, часы, день недели, число, месяц, год. Они не требуют дополнительной настройки в високосный год, а батарейка здесь служит гораздо дольше, чем в обычных электронных часах.

— Спасибо, спасибо, — бормотал Уинсли, расплачиваясь.

Придя домой, он занялся инструкцией к часам. Внимательно прочитав её и разобравшись, какая кнопка для чего предназначается, Уинсли взял в руки часы, чтобы на практике произвести то, что написано в инструкции.

Он нажал кнопку «выбор». Цифры, указывающие секунды, начали мигать. Он снова нажал на кнопку, переходя к минутам. Здесь он перевёл часы на пять минут вперёд и переключился на часы, затем на дату, день недели, месяц, год. «Интересно, до какого они года?» — подумал Уинсли. Он взглянул на маятниковые часы и недовольно хмыкнул: «Какие же это точные часы, если минуту назад я их поставил правильно, и вот они уже снова отстают!» Но это его не очень заинтересовало по сравнению с той мыслью, что пришла ему в голову перед этим. Если год на этих часах можно переводить, а схема перевода действует по принципу прибавления единицы, то должен быть какой-то цикл, какой-то максимальный год, после которого происходит возврат по крайней мере к году выпуска часов. Какой это год — именно это и хотел выяснить Уинсли.

Он снова выбрал год и нажал кнопку перевода. Значение увеличилось на единицу, затем часы подождали две секунды, и цифры замелькали с немыслимой скоростью. Две тысячи сто, две тысячи пятьсот какой-то год, три тысячи. Часы явно не хотели возвращаться назад.

Уинсли отпустил кнопку и…

Он почувствовал под ногами воздух. Закружилась голова, мышцы тела выполняли какие-то судорожные движения в попытке за что-то зацепиться. Это длилось не больше секунды, но Уинсли показалось, что прошла вечность. «Две тысячи лет», — промелькнула мысль.

Ветки ударили по лицу, по ногам, затормаживая движение. Раздался треск рвущейся ткани, и Уинсли обнаружил себя в довольно неудобном положении: он висел вверх ногами в двух метрах от почвы. Вокруг был лес, недалеко пробегал ручей, а от города не осталось и следа.

Первым впечатлением был полнейший сумбур в голове. Уинсли инстинктивно взглянул на руку, в которой он до этого сжимал часы, и увидел, что она пуста. Видимо, часы он выпустил при падении.

Оценка обстоятельств дала следующее: он висит вниз головой на не очень толстой ветке, которая, по-видимому, собиралась сломаться. Пока Уинсли смотрел на руку, он приблизился к земле больше чем на полметра. Руки и лицо были исцарапаны и избиты при падении, с ногами дело обстояло получше, но сейчас порванные брюки, которые удерживали его в таком положении, пережали правую ногу, и она потеряла чувствительность. Переломов, скорее всего, нет, и вообще он отделался очень легко, если не считать многочисленных синяков и шишек.

Послышался треск, и Уинсли едва успел убрать голову от приближающейся земли. Он перекатился через плечо и распростёрся у корневища могучего дерева. Всё тело ужасно ныло, но он приподнялся и стал массировать пострадавшую ногу. Обессилев, он снова откинулся назад, чувствуя, как восстанавливается кровообращение.

Где-то через полчаса боль в возвратившейся к жизни ноге поутихла, и Уинсли смог довольно уверенно передвигаться. Он подошёл к ручью и окунул лицо в холодную воду. Затем снова посмотрел на окружающие деревья. Что случилось?

Уинсли хотелось бы верить, что это сон. Но чувство реальности подделать невозможно, а оно подсказывало обратное. Может ли это быть сумасшествием? Вероятно, нет. Скорее всего, нет. Вряд ли кто-нибудь вот так сразу и полностью сходит с ума. К тому же на левой руке болела глубокая царапина, и уж это точно не могло быть иллюзией.

Он оторвал от своей потрёпанной рубашки полоску ткани и перевязал царапину. Потом промыл более мелкие раны водой из ручья и поднялся на ноги. Нужно выбираться отсюда.

Солнце медленно опускалось за горизонт. По косым лучам, едва пробивавшимся сквозь роскошные кроны деревьев, Уинсли определил направление. Ручей бежал на юг, и поскольку другой дороги не было, Уинсли решил идти вдоль него, вниз по течению. По крайней мере, меньше вероятность заблудиться. Да и вода всегда под рукой.

Он двинулся в путь. Но не успел пройти и полкилометра, как в кустах заметил что-то поразительно знакомое. Он подошёл поближе. Обломок бетонной плиты, поросший мхом, скрытый молодыми стеблями. Как будто здесь был дом, и эта плита — часть стены. Уинсли пошёл вдоль неё. А это что за борозда? Он отодрал кусок мха. Появились буквы. Руки сами заработали быстрее. И когда весь мох был очищен, перед ним предстала надпись: «Вильсон и Ко, 2024 год».

Двадцать первый век? Интересно. Если это здание уже успело развалиться, то какой же сейчас год?

Надпись Уинсли не поразила. Он считал, что случившееся до этого было гораздо более шокирующим. Теперь же он впал в состояние безразличия ко всему внешнему миру.

Он возвратился к ручью и продолжил свой путь. Когда стало темнеть, он задумался о ночлеге. В таком лесу обязательно должны быть какие-то звери. Нужно устроиться побезопаснее.

Уинсли понимал это. Но ему было безразлично. Он был готов лечь просто так, на голой земле, и уснуть. Опасность его не беспокоила. Возможно, он так бы и сделал, если бы не здравый смысл и случай. Идя вдоль ручья, он увидел дерево, корень которого был подмыт с одной стороны. Образовалось что-то вроде пещеры, защищённой могучими корнями и землёй со всех сторон, а со стороны ручья оставался проход.

Уинсли забрался туда. Пещера была маленькой и сырой. Хотя воды внутри не было, спать на голой земле здесь вряд ли кто-то рискнул бы: влага буквально сочилась из почвы. Уинсли снова выполз из неё и прошёл вдоль берега, собирая сухие ветки. Было уже довольно темно, когда он закончил это занятие и вернулся к пещере. Здесь он сложил собранное аккуратно на землю и стал устраивать постель. Вытянуться во весь рост было невозможно, но здесь лучше, чем там, снаружи. С приходом ночи он стал чувствовать опасность, собиравшуюся в воздухе. Поэтому, устроившись поближе к дальней стенке, вход он забаррикадировал наиболее колючими из оставшихся веток, подопря их более толстыми так, чтобы всё это сооружение не рухнуло при малейшем натиске. И лишь после этого он уснул, свернувшись калачиком.

Ночь прошла тревожно. Проспал Уинсли недолго. Начали чувствоваться жёсткие ветви, кроме того, снаружи слышались шаги и фырканье, а издалека доносился вой. Уинсли со страхом смотрел на стенки пещеры, и ему казалось, что вот-вот кто-то прыгнет на них, и они не выдержат, и он, Уинсли, окажется беззащитным перед атакующим зверем.

Взошедшее солнце положило конец этим страхам. Уинсли выполз из пещеры и упал лицом прямо в ручей. Ругая себя за неловкость, он умылся и почувствовал себя немного лучше. Потом он снова двинулся в путь. Он верил, что здесь где-то есть люди, нужно только их найти. Конечно, его вера была безо всяких оснований, но она была, и благодаря ей была цель, которая не давала осознавать, в насколько ужасном положении он оказался.

Он не размышлял о том, что произошло и как он здесь оказался. После того, как мысли немного упорядочились, мир стал восприниматься как нечто само собой разумеющееся, а любые воспоминания о прошлой жизни казались нелепым сном.

Но в то же время он чувствовал, что разум его стал работать чётче, яснее, будто исчезла дымка. «Исчез смог большого города», — подумал Уинсли. Совершенно неожиданно он открыл в себе способность к философии. Здесь просто не было другого занятия для человеческого разума, не нужно было перекладывать бумаги, составлять отчёты. И он размышлял. Не о прошлой жизни. Это ушло. Он пытался представить себе будущее.

Вскоре дал о себе знать желудок. Всю жизнь проведя в городе, Уинсли не знал, чем можно утолить голод в лесу. По дороге он нашёл куст со спелыми ягодами. Допуская мысль о том, что они ядовитые, Уинсли всё же решился попробовать.

Одну за другой он объел полкуста, когда решил, что хватит. Ягоды отлично гасили чувство голода.

Немного подумав, он сорвал все остальные, сделал из рубашки что-то вроде сумочки, высыпал туда ягоды и привязал к поясу. Теперь у него по крайней мере будет что поесть.

Он продвигался вниз по течению ручья, постепенно привыкая к новым условиям. Через два дня он смог впервые взглянуть на то, что с ним произошло, трезво и спокойно. По-видимому, закончила своё действие психологическая защита.

Его несколько удивило, что он ещё ни разу не заинтересовался этим странным событием. Он лишь понял, что только сейчас он обрёл в полной мере все частицы своего «я», разбитого в результате экстраординарных происшествий.

«Постараемся быть объективными, — рассуждал Уинсли. — Чувства говорят мне, что произошло явление, в результате которого я оказался не там, где обыкновенно находился. Итак, чувствам можно либо доверять, либо не доверять. Предположим, что в результате какой-то болезни информация, поступающая с органов чувств, не отражает адекватно состояние объективного мира. В этом случае на пути от органа чувств до обрабатывающего центра она подвергается засорению информацией, уже находящейся в памяти. Возможно повреждение обрабатывающего центра. Однако ни при одном из этих допущений я не получил бы такой полной картины: зрение, слух, обоняние, осязание, вкус. Добавим сюда то, что я вполне слежу за ходом своих мыслей, что у меня нет дурной наследственности и подобного рода заболевания, и получим, что данное предположение неверно.

Значит, чувствам доверять можно. Иными словами, они отражают-таки состояние объективного мира. Хорошо. Я купил часы, пришёл домой, хотел… Стоп!»

Уинсли остановился.

«Продавец сказал: «Точность у них поразительная». Это что же, они всегда показывают точное время? А я их пытался поставить по маятниковым часам. Перемещение во времени — вот объяснение. Припоминаю, что когда я посмотрел на свои настенные часы, их стрелки показывали десять минут восьмого. Я подстроил электронные часы. Это заняло у меня не более двух минут. Потом я снова взглянул на настенные. Минутная стрелка указывала семнадцать минут. А я увлёкся часами и не обратил на это внимания.

Дальше я перевёл год. Падение. Лес кругом. Остатки стены. «Вильсон и Ко, 2024 год». Перемещение во времени. «За» — три факта. А что против?

Что против? То, что наука отрицает перемещения во времени, ещё ничего не значит. Но в том-то и дело, что она ничего не отрицает. Она лишь предполагает, что они невозможны. Что ж, если я предположу, что Земля не круглая, она не станет от этого квадратной. А учёные о времени просто ничего не знают. Итак, против — ничего, кроме здравого смысла. А что такое здравый смысл, как не собрание предубеждений?»

Решив так, Уинсли сделал вывод:

«То, что мы считаем сверхъестественным, на самом деле лишь несколько изменённое представление закона Вселенной. Нашим предкам вертолёт показался бы сверхъестественным».

Ручей продолжал бежать на юг, несмотря на многочисленные изгибы. Он постепенно расширялся и становился более полноводным. Уинсли не раз замечал рыбок, играющих на солнце.

«Интересно, что произошло за это время, — думал Уинсли, совершенно освоившись с мыслью о своём перемещении. — Исчез Нью-Йорк. Может, разразилась война, и все погибли. А может, какая-то катастрофа. Ядерная бомба? Но деревья вполне нормальные, мутаций не заметно. Где же мне искать людей? Я иду на юг, а если бы пошёл на восток, то дня через два вышел бы к океану. На побережье легче найти кого-то, если здесь вообще кто-то остался. С другой стороны, я мог бы заблудиться в лесу. К тому же этот ручеёк рано или поздно впадёт в океан, и там-то скорее всего и будет поселение. Людям всегда нужна пресная вода».

С каждым днём он учился. Однажды ему пришлось обороняться от какого-то крупного хищника (Уинсли не знал, кто это был), после этого он кое-как соорудил копьё с каменным наконечником. Он научился не паниковать при виде обитателей леса, вооружённых клыками и когтями. Он видел одновременно впереди и сзади себя, над головой и под ногами. Он приспособился лазать по деревьям не хуже обезьян. А ручей продолжал вести его на юг.

И с каждым новым днём росла его тревога. Прошло уже несколько месяцев с начала его путешествия, а цели ещё не видно. Нет никаких признаков присутствия людей. А ведь этот район некогда был одним из самых густонаселённых. Неужели он обречён доживать свой век в одиночестве?

Лес постепенно редел. И вот однажды ручей, словно внемля просьбам Уинсли, повернул, наконец, на восток. А вдали показалось строение. Уинсли ускорил шаг.

Строение было ухожено. Невозможно, чтобы оно стояло так долго. Здесь кто-то жил!

Сердце Уинсли заколотилось. Он бегом преодолел последние несколько шагов и постучал в дверь…

Последующие несколько дней Уинсли полностью утратил способность анализировать ситуацию. Очнувшись в комнате с высоким потолком, в удобной кровати, он не мог вспомнить ничего из того, что происходило с ним в эти дни.

Это было для него ново. Он никогда раньше не утрачивал память.

Уинсли сел на кровати. В ту же минуту дверь перед ним бесшумно открылась, и в комнату вошло прелестнейшее создание из всех, кого ему до сих пор приходилось видеть.

Он был захвачен её красотой. На вид ей было не больше двадцати. Но казалось, сама вечность отступит перед нею.

Возможно, не проведи Уинсли полгода в лесу сам, вдали от людей, страстно желая встретить кого-нибудь и постепенно утрачивая надежду, его впечатления были бы другими. Но сейчас у него просто перехватило дух.

— Простите. Ми сообщила мне, что вы пришли в себя. Вам нужна помощь?

Что может случиться с языком за 20 веков? Уинсли понял смысл фразы, но ему показалось, что говорила француженка.

— Что произошло со мной? Это к вам я постучался? Я совершенно не помню, как здесь оказался.

Девушка постояла немного, очевидно, она так же не совсем понимала его, как и он её.

— У вас было сильнейшее нервное потрясение. Когда я открыла дверь, вы вдруг засмеялись, потом упали на пол и стали плакать. Мы были вынуждены дать вам лекарство.

Уинсли жестом остановил её:

— Если можно, говорите чуть помедленнее, пожалуйста, — он тщательно выговаривал слова. — Я не всё понимаю.

— О, да, конечно.

Она снова коротко передала то состояние, в котором он находился, и добавила:

— Вы у нас уже почти две недели. Мы начали волноваться, а сегодня Ми сообщила, что вы очнулись. Я так обрадовалась, что сразу же прибежала сюда.

— Ми? — переспросил Уинсли. — Но здесь никого не было.

— Это домашний компьютер. Она знает обо всём, что происходит в любом уголке дома.

Она не спрашивала у него ни о чём, кроме его состояния. Она оставляла ему право решать, рассказывать о себе или нет.

От предложения перекусить Уинсли не отказался. Девушка вышла, а он ещё долго размышлял о своих чувствах. О чувствах, которые были для него новы. Никто в его жизни никогда не производил на него такого впечатления.

После обеда его потянуло в сон, и проснулся он лишь на следующее утро.

Было рано, только начало светать. Уинсли вдруг почувствовал необычайную бодрость. Вчерашнее разбитое состояние исчезло полностью. Он подошёл к окну.

— Открыть? — спросил женский голос откуда-то.

— Кто это? — вздрогнул Уинсли.

— Это Ми, — мягко произнёс голос. Только сейчас Уинсли понял, что он говорит без акцента.

— Да, открой, пожалуйста.

В тот же миг стекло перед ним бесшумно исчезло.

— Я уже устал удивляться, — пробормотал Уинсли.

Снаружи донёсся плеск воды.

— Так ты — компьютер? — спросил он после некоторого размышления.

— Да. А разве в этом есть что-то удивительное?

— Я уже устал удивляться, — повторил Уинсли.

Несколько минут они молчали. Медленно светлело небо.

— Девушка… — начал было Уинсли и остановился.

— Её зовут Элеонор. Она — дочь владельца этого дома, приехала к нему погостить.

— Она говорила не так, как я. Для меня было новым произношение некоторых слов, многого я не понимал. А ты говоришь без акцента.

— Я — компьютер.

Если бы собеседник был человеком, он непременно пожал бы плечами. Уинсли просто ощутил, как Ми мысленно сделала то же.

— Вы говорите на староамериканском. По роду занятий профессора я знаю этот язык.

— Профессора?

— Отца Элеонор. Он специализируется по истории США. Так называлось государство, существовавшее на этой территории…

— Нет, по-моему, я ещё не разучился удивляться, — покачал головой Уинсли.

— Вас снова что-нибудь тревожит?

— Я хочу лишь сказать, что считал жизнь довольно скучной и утомительной штукой, напрочь лишённой каких-либо приключений. А потом на меня как посыпались эти самые приключения на пару с чудесами…

— Наверное, был какой-то толчок, какое-то самое главное приключение, — заинтересовалась Ми.

— Да, как раз так и было, — согласился Уинсли.

— С точки зрения психологии я могу проанализировать ваше состояние. По неизвестным, но вполне предсказуемым причинам вы предпочитали смотреть на жизнь пессимистически, рассматривать мир с худшей его стороны. Произошло некое событие, выбившее вас из колеи, и ваша пессимистическая установка рассыпалась. Вы просто стали воспринимать мир таким, какой он есть.

Уинсли хотел что-то сказать, но Ми вдруг перебила его мысли:

— Ой, профессор уже проснулся. Рановато он сегодня. Наверное, не терпится поговорить с вами.

— ?!

— Элеонор попросила его не делать этого по крайней мере вчера. Понимаете, проф иногда очень увлекается. А вчера, когда я сообщила, что вы разговариваете на староамериканском, он просто не знал, куда себя девать.

— Вот уж поистине и у стен уши есть!

— Да, некоторые считают, что в этой старинной поговорке выражается древняя мечта человечества — иметь домашний компьютер, — в голосе Ми чувствовалась ирония. — Но я думаю, что профессор подождёт до завтрака.

— Я, впрочем, не возражал бы, если бы он захотел поговорить со мною прямо сейчас.

— Но есть же какие-то правила приличия! — наигранное возмущение. Дальше обычным голосом:

— К тому же Элеонор хотела присутствовать при разговоре — если вы не будете возражать — а она сейчас спит.

— Если я не буду возражать? — удивился Уинсли.

Голос Ми снова стал мягким:

— Я вижу, вам нравится Элеонор?

Уинсли почувствовал, что смущается.

— Ни одна девушка ещё не производила на меня такого впечатления. Впрочем, это может быть следствием стресса.

— Mon cher ami — мой дорогой друг, я лишь хочу повторить вам, что в результате этого стресса вы стали воспринимать мир таким, какой он есть. Зачем отказываться от маленьких его радостей? Если вы способны их заметить, вы способны ими насладиться. Не пытайтесь возвратить себе старый взгляд на вещи. Он только отравит вам жизнь.

Уинсли вдруг понял, что этот странный компьютер может быть хорошим другом.

— Я вижу, что через десять минут ты нас поженишь, — рассмеялся он.

— А почему бы нет? — с улыбкой ответила Ми.

— Да мы с ней даже не общались. Она лишь спросила, хочу ли я есть.

— Что ж, даже чудеса начинаются обычно.

— Я бы не сказал, что моё приключение началось совсем обычно, — возразил Уинсли, а потом внезапно сообразил, что приключение-то началось с того, что у него безнадёжно испортились часы. — А знаешь, ты права. Но только я не знаю, нравлюсь ли я ей.

— Давай сделаем так, что ты ей понравишься, — предложила Ми. — Пусть это будет нашей маленькой тайной.

— А это возможно?

— Безусловно! Для начала я предложила бы побриться.

Уинсли попробовал свою реденькую бородку, выросшую за время путешествия, и содрогнулся:

— И в этом виде я предстал перед ней? Я, наверное, выгляжу ужасно.

— Ничего, — успокоила его Ми. — Согласно весёленькой теории эволюции ваши предки выглядели похуже. К примеру, зачем им этот козырёк над глазами?

Слева от него появилось изображение. Уинсли в ужасе отпрянул от него:

— Что это?

— Это ваш предок, по теории Дарвина.

— Фу, ну ты меня и напугала. Я-то уже подумал было, что это зеркало, — Уинсли снова посмотрел на изображение. — Хм, а зеркало здесь есть?

Мгновенно рядом с питекантропом появилось зеркало. Уинсли долго сравнивал два портрета и наконец решил:

— Да, в некоторых отношениях я несомненно выигрываю. Интересно, когда я успел нарастить эти мышцы? Вот побреюсь, помолодею лет на двадцать… Слушай, а как мне раздобыть бритву? Свою-то я как-то забыл взять.

— Это, пожалуй, наименьшая проблема. Возле вашей кровати на столике.

Уинсли подошёл к столику и с недоумением взял в руки небольшой прямоугольный предмет.

— Это бритва?

— Ну да!

Он снова сравнил два изображения.

— Знаешь, я должен тебе признаться, что хотя внешне я не очень похож на него, но внутренне мы, вероятно, братья-близнецы. Я ума не приложу, как ею пользоваться.

— Приложите её любой стороной к вашей бороде. Здесь всё просто. Изобретатели решили, что поскольку на ладонях волосы не растут, то защиты ставить не нужно. Она уничтожает только волосы, — Ми с интересом спросила:

— А вы действительно никогда раньше не видели такой штуки? Ведь она в ходу уже лет двести.

Уинсли справился с остатками бороды и довольно посмотрел в зеркало:

— Вот так-то лучше! Слушай, Ми, как ты думаешь, почему я разговариваю на староамериканском?

Стало тихо. Вдали слышался плеск волн. Наконец, Ми спросила:

— И вы не знаете никакого другого языка?

Уинсли отрицательно покачал головой:

— Я с детства впитал этот язык от окружавших меня людей, он для меня естественен.

— Но он нигде не сохранился! Современный язык в простейших фразах совместим с ним, но в остальном это небо и земля. Староамериканский в таком виде не существует уже больше тысячи лет.

Снова тишина.

— Ладно, не буду забивать тебе мозги всякой чепухой, — решил Уинсли. — Можешь не угадывать. Я расскажу всё как видел сам, а ты решишь, что это было.

И он рассказал всё начиная с того момента, как у него остановились часы, и закончив тем, что он постучался в дом. Когда он закончил, Ми произнесла:

— Версия о вашем сумасшествии — наименее правдоподобная из всех существующих. Во-первых, целостная картина прошлой жизни. Потом безо всякого разрыва, болезни и прочего — целостная картина этого мира. Вы разговариваете на староамериканском и не знаете этого приспособления. Вы удивлялись по поводу многих вещей, которых не было в XX веке…

— А разве сумасшедший этого не сделал бы?

— Нет. Если он, конечно, не учёный-историк. Да и то вряд ли. Если бы современный человек вообразил, что он пропутешествовал во времени, всё равно такие вещи, как бритва, оставались бы для него знакомыми: он привык к ним с детства и просто не замечал бы их. Нет, гораздо проще предположить, что вы действительно переместились во времени, хотя современные исследования не подтверждают такую возможность.

Ми немного помолчала.

— Но скажите…

Пауза.

— Меня зовут Джейкоб Уинсли, — поспешно представился Уинсли. — Но зови меня Джейк.

— Скажите, Джейк, — продолжил компьютер, — вам больше нравилась та жизнь?

Уинсли задумался. Блуждая по лесу долгие месяцы, он мечтал иногда о том, как хорошо было бы возвратиться в тёплый уют своей квартиры. Но потом вспоминал свои чувства при виде начальника или кипы бумаг на своём столе и понимал, что там было едва ли лучше, чем в лесу. А потом он увидел Элеонор…

— Нет, — решительно произнёс Уинсли. — Там я был чужой. У меня не было друзей. Я никогда ни с кем просто не говорил так, как с тобой.

Молчание.

— Спасибо, — еле слышно произнесла Ми.

 

Увидев отца Элеонор, Уинсли растерялся: на вид тому было лет тридцать-тридцать пять. Но Ми, почувствовав его состояние, шепнула ему на ушко (она умела проделывать и такое), что видимый возраст не имеет значения, поскольку среднестатистическая продолжительность жизни сейчас равняется 223 годам.

Профессор оказался высокого роста, широкий в плечах и без очков (Уинсли считал, что любой Ph.D. обязательно должен быть в очках). Он дружелюбно пожал Уинсли руку:

— Джозеф Хэйсл Райз — к вашим услугам.

Небольшой акцент чувствовался в его произношении, но говорил он по-староамерикански.

— Джейкоб Уинсли, — ответил Уинсли. — Но лучше просто Джейк.

— А меня — лучше просто Джо, — профессор, казалось, искренне обрадовался такому обороту. — А это — Элеонор, моя дочь. Вы уже видели её. Знаете, в этом доме я живу сам, и я сам себе хозяин…

— Так уж и сам?! — послышался голос.

— Но, Ми, ты же всегда здесь. Я уже считаю тебя частью себя самого. Не знаю, как бы я смог без тебя работать. Да, — продолжил профессор, обращаясь снова к Уинсли, — я сам себе хозяин. Но когда приезжает Элеонор, всё сразу же меняется. Начинается какой-то заговор против меня. Завтракать, обедать и ужинать мне полагается в точно установленное время, запрещается работать по ночам. Даже на то, чтобы поговорить с гостями, нужно спрашивать особого разрешения.

Элеонор лишь улыбалась (Уинсли потом узнал, что Ми переводила для неё весь разговор синхронно).

Они поболтали ещё немного о пустяках, делая обстановку всё более и более непринуждённой. Наконец, Уинсли сказал:

— Вам, вероятно, будет интересно узнать, кто я, почему я пришёл сюда, где я был до этого. Мы с Ми обсуждали уже этот вопрос, и она только подтвердила то, что я решил для себя полгода назад.

— Я могу воспроизвести ваш рассказ, — послышался голос Ми, — и избавить вас от повторений.

Уинсли согласился. И тут же услышал свой голос со стороны.

Когда запись закончилась, профессор вскочил с кресла:

— Невероятно! Какой, вы говорите, год вы оставили?

— 1987.

— Сейчас 3821-й. 1834 года! Но вы правы: перемещение во времени — самый правдоподобный ответ. Мы ведь ничего не знаем о времени. А о ложных воспоминаниях мы знаем больше, чем достаточно, чтобы отмести их возможность. К тому же староамериканский… Ми, у тебя есть карта Нью-Йорка за 1987 год?

— Нет. Первая карта после 1987 года — 2005 год.

— Давай!

Посреди комнаты появился объёмный макет Нью-Йорка.

— Стереоизображение, — прошептала Ми в ухо Уинсли.

Немного изменился за восемнадцать лет. Но Уинсли без труда обнаружил место, где он работал.

— Да, я работал я здесь, — указал он, — а жил вот здесь.

— Как называлась фирма?

— «Эриксон и Ко». Оптовая торговля сахаром.

— Ми, дай в полную величину.

У Уинсли замерло сердце. Вот он — хорошо знакомый вход; кажется, шагни — и тебя охватит хорошо знакомая обстановка. Скромная вывеска: «Эриксон и Ко».

— В 2005 году эта компания ещё существовала, — заключил профессор. — Можешь убирать, Ми. Итак, ещё одно подтверждение. Что ж, этого больше, чем достаточно.

И он набросился на Уинсли с десятками вопросов. Уинсли с удивление обнаружил, что Райз знает его время гораздо лучше, чем он сам. Джо возразил:

— Я знаю лишь общие детали. А меня интересует жизнь. Подробности.

Уинсли вспоминал всяческие пустяки, по его мнению, но каждый такой пустяк приводил профессора в неописуемый восторг.

— Да вы — настоящий клад для науки, — заверял Райз.

Неизвестно, долго ли это всё продолжалось бы, если бы Ми не объявила, что пора обедать. Профессор с сожалением закончил свой допрос и взял слово с Уинсли, что они ещё поговорят на эту тему. После этого он попросил Ми накрыть обед через десять минут и скрылся в своём кабинете.

Элеонор подошла к Уинсли:

— Вы простите папу, он иногда бывает не совсем тактичен, когда дело касается истории.

— Всё хорошо. Я рад, что могу помочь ему в чём-то. Ведь я его гость.

— Вы можете чувствовать себя здесь, как дома. У вас же нет другого дома.

— Он остался далеко в прошлом.

— Я провожу вас в столовую, — решила Элеонор. — А после обеда покажу все комнаты.

— Спасибо.

Тем временем Райз у себя в кабинете советовался с Ми:

— Ну, что ты об этом думаешь? Сумасшествие не проходит ни по каким параметрам. Остаётся ещё одно разумное объяснение. Он может зачем-то обманывать нас. Маловероятно, но…

— Он — мой друг, — сказала Ми твёрдо.

— Что ж, я знаю, что на твои детекторы можно положиться. Значит, только одно…

— Да, ты прав. Какая-то временная аномалия, связанная с часами.

— Элис, но ты-то понимаешь, что это значит? Я сам могу отправиться в то время и изучить его! Сам!

— Боюсь, дорогой, тебе придётся ждать для этого ещё пару тысяч лет. Может, к тому времени учёные и додумаются до чего-нибудь. А может, и нет. Но не расстраивайся. Ведь Джейка можно назвать даром богов. Для тебя. А Элеонор — это дар богов для него.

— Элеонор? Ему нравится Элеонор?

— Тс! Оставим их. Пусть сами выясняют свои отношения. Но я была бы не против, если бы они поженились.

— Поженились? Элис, ты о чём?

— Вспомни, ей уже двадцать пять. А Джейк — отличный парень. По-моему, он ей понравился.

— Что ж, я возражать не буду. Пусть решают они. Но, Элис, 1987 год. Перестройка в СССР, окончание холодной войны, Рейган, Тэтчер…

— Джо, ты неисправим! Пойдём, а то к обеду опоздаешь.

 

Пожелав Джейку спокойной ночи, Элеонор побежала в свою комнату и бросилась на кровать.

— Элли, — позвала Ми.

— Что, мама?

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Элеонор молчала. Потом, наконец, произнесла:

— Да, мама.

— А почему ты плачешь?

Она всхлипнула.

— Мама, он не обращает на меня внимания.

— Кто, Джейк?

— Ну да. Когда я водила его по дому, он интересовался всем, а со мною был только вежлив.

— А зачем тебе его внимание?

Девушка снова всхлипнула:

— Не знаю.

Посреди комнаты появилась фигура женщины лет тридцати. Женщина подошла и села на стул рядом с кроватью.

— Теперь я понимаю Джейка, — произнесла она. — Он как-то сказал, что ещё не разучился удивляться. Похоже, я тоже не разучилась. Элли, я могу тебя уверить, что Джейка ничего из того, что ты ему показывала, не заинтересовало больше, чем ты.

Элеонор села и посмотрела женщине в глаза:

— Правда, мама?

— Правда. А сейчас он думает то же самое о тебе, он считает, что лишь вежливость руководила тобою, когда ты предложила ему посмотреть дом.

— О! Я сейчас же…

— Элли , уже поздно. Завтра будет ещё один день.

— Но Джейк, он нас не покинет?

— Папа сказал, что он его не отпустит, пока не выяснит его точку зрения по поводу окончания холодной войны.

— Ну, я уверена, что папе после этого захочется узнать ещё что-нибудь, — Элеонор засмеялась. Потом её лицо вдруг стало грустным. — Мама, а это правда, что папа любил тебя ещё больше, чем историю?

— Да. И он по-прежнему страдает. Иногда, разговаривая с ним, я замечала в его глазу блеск. Он, конечно, старается скрыть, но он забывает, что я вижу не глазами. Даже сейчас, когда прошло столько лет, ему всё так же иногда снится авария, и он кричит во сне, зовёт меня. А я только разбужу его и сделаю вид, что ничего не произошло. Но он смирился с тем, что я всегда рядом, но в то же время меня нет. Он верит, что я снова когда-нибудь стану человеком из плоти и крови.

— А ты веришь?

— После Джейка я поверю чему угодно. Если же серьёзно, то посуди сама: когда случилась авария, никто не знал, что человек может жить в компьютере. Но нашлись у папы друзья. Они сами предложили ему такой вариант, зная, что я для него значу. А сейчас они ведут исследования по обратному процессу. И я верю: раз у них получилось одно — получится и другое.

— Да, конечно. Мама, а тебя действительно удивляют путешествия во времени?

— Сами путешествия, их возможность — нет, не удивляют. А вот то, что Джейк случайно переместился в наше время, случайно постучался в дом нашего папы-историка, и вы с ним случайно влюбились друг в друга. Вероятность всех этих событий вместе взятых практически равна нулю. Я не удивлюсь, если…

— Если что, мама?

— Если он после свадьбы…

— Мама!

-Ну ладно, это вам решать. Если он серьёзно займётся наукой и окажется тем человеком, который снова возвратит мне плоть.

PS (От Элеонор).

Свадьба была 8 сентября. Вас интересует точное время, когда мы обменялись кольцами? Не могу ничем помочь. Джейк потерял свои сверхточные часы, а я не отпущу его искать их. Да он и не стремится.

PS(второй).

А наукой он всё-таки занялся, причём ещё не зная маминой истории!